Что за заговор молчание

Начать хочется со старого-престарого анекдота. В одной английской семье рос мальчик. Ему давно пора было заговорить, а он молчал. В конце концов семья с этим смирилась и считала его немым. И вдруг однажды во время обеда произошло чудо — немой заговорил. Он громко и внятно произнес:

Как? Ты умеешь говорить?! — воскликнули потря­сенные родители. — Почему же ты раньше молчал?

Как правило, это дети с очень сильным, а не робким характером. С железной волей и ослиным упрямством. Сами посудите, какой недетской выдержкой надо обладать, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах не раскрывать рта на людях! Их уговаривают, умоляют, им сулят щедрые подарки и угрожают суровыми нака­заниями, даже бьют! Но результат нулевой, мутист молчит, как партизан.

При этом они прекрасно все слышат и понимают. Они очень внимательно — гораздо внимательнее дру­гих детей — следят за происходящим. Но это не напряженное вглядывание близорукого или недослышащего человека, а оценивающий взгляд стратега и тактика, который умеет манипулировать людьми.

Конечно, бывают случаи, когда упорное молчание на людях происходит не от гордыни, а от уязвленной гордости, то есть имеет вполне реальное основание.

Четырехлетний Дима П. ни в какую не желал разго­варивать. На предложение ответить на самый простой вопрос — хмурился, плакал, а мог и стукнуть. Когда же, увлеченный показом театрального этюда, он забыл­ся и все-таки произнес несколько слов, мы сразу разгадали секрет его молчания. Дима страдал дизартрией — то есть испытывал серьезные, рече­вые трудности в связи с плохой подвижностью речево­го аппарата. Обычно в его возрасте еще не стесняются дефектов речи. Но Дима был мальчиком с очень высоким интеллектом, а следовательно уже мог сопос­тавить свою затрудненную речь с нормальной. И это сопоставление не в его пользу было для маленького гордеца настолько травмирующим, что он предпочитал молчать. Цикл занятий с опытным логопедом — и он разговорился так, что возникла другая проблема: как его остановить?

Нередко мутизм связан (по тем же причинам) с заиканием.

Но весьма часто бывает, что объективных причин для мутизма нет никаких: говорить ребенок может нор­мально, да и все его неречевое поведение свидетель­ствует об адекватном восприятии мира, то есть ни об аутизме (болезненной погруженности в себя), ни об умственной отсталости, ни о глубоком психическом шоке речи не идет. И тогда возникает мысль о патологическом стремлении к лидерству. Такому ре­бенку хочется царить. Но, трезво оценивая свои силы, он понимает, что может владеть лишь несколькими подданными — своей семьей.

Впрочем, и другие взрослые нередко обращают на него повышенное внимание. У кого-то он вызывает жалость, а кого-то задевает за живое: хочется во что бы то ни стало разговорить упрямца, продемонстрировав свои педагогические способности.

Что же до детей, то мутист худо-бедно может про­жить без их компании, ведь это отклонение обычно наблюдается в дошкольном и младшем школьном возрасте, когда общение со сверстниками еще не так актуально.

Вообще, в мутизме много загадочного. Например, мы не раз наблюдали проявления тайного садизма у таких тихонь.

Семилетняя Лена К., хрупкое, беззащитное на вид существо с тощими косичками, любила до синяков щипать свою маму, и глаза ее (что особенно потрясало всю семью) светились в этот момент злорадным тор­жеством.

Часто такие дети мучат животных.

Мы не утверждаем, что у всех мутистов имеются те или другие садистские импульсы, но, судя по нашей практике, именно у этой группы нервных детей чаще всего встречаются подобные малоприятные свойства.

На наших занятиях бывает, что дети-мутисты почти до самого конца отказываются сидеть с остальными ребятами, а остаются рядом с матерью, тесно прижи­маются к ней, в перерыве не отходят ни на шаг.

Мы -уверены, что успешнее всего можно справиться с этим нарушением в условиях группы (причем мутист в такой группе должен быть один, максимум двое). Занимаясь индивидуально, специалист может устано­вить словесный контакт с ребенком, но это еще ничего не значит. Слишком часто бывает, что с появлением нового человека все возвращается на круги своя. В группе же, особенно в «разомкнутой, куда могут прий­ти незнакомые люди (родственники других ребят, будущие пациенты и т.д.), незаметно для ребенка происходит столь необходимый ему тренинг общения. Увлеченный игрой, театральным действием, он в конце концов перестает быть царственным сфинксом и нару­шает обет молчания.

Лечение мутизма — напряженный поединок, и взрос­лый его обязан выиграть, но ребенок должен быть уверен, что это он выиграл, заговорив.

А он ведь и вправду выиграл, научившись полноцен­но общаться с людьми!

Только не надо требовать слишком многого и сразу. Здесь очень важен период последействия.

Маша Ш., казалось, была не таким крепким ореш­ком. Она довольно скоро начала говорить за ширмой. Вернувшись же за стол к ребятам, снова умолкала. Мы решили, что это максимум, которого нам удалось добиться, и на прощанье посоветовали маме привести девочку на повторный цикл занятий через полгода. Но, уже стоя в дверях, Маша вдруг разговорилась с незна­комой женщиной, случайно оказавшейся в нашем помещении, а через месяц у нее уже не было проблем словесного контакта ни с детьми, ни со взрослыми. И вместо повторения первого цикла мы пригласили Машу принять участие во втором — в лечебном спектакле, где она получила главную роль. В этой роли было столько слов!

Но что же делать тем, у кого нет возможности посещать лечебную группу?

Одна из наших пациенток, Настя Ж., неохотно разговаривала даже с матерью, вместо словесной про­сьбы указывая на то, что ей нужно, кивком головы. Мать страшно переживала, плакала, потом срывалась на крик и даже била Настю. Никакого толку! Потом, собравшись с духом, применила, по нашему совету, к Насте ее же оружие. Причем так, что это не выглядело местью (иначе Настина гордость была бы уязвлена, и она могла бы назло вести себя еще более негативно). Мать сказала дочери, что ее молчание заразительно. И она, мама, наконец заразилась. Поэтому теперь тоже будет молчать. И, хотя мать уверяла нас, что Настю ничем пронять невозможно, та выдержала лишь пол­дня обоюдного молчания.

Этюд 1. Собака потерялась. Однажды на прогулке собака отстала от хозяина и потерялась. Стемнело, стало холодно, собаке было страшно и хотелось есть. Ее заметил прохожий и спросил:

— Собака, ты чья? Собака ничего не ответила.

— Раз молчишь, значит ничья,— сказал прохожий и пошел дальше.

А собака осталась на пустынной улице дрожать от холода и страха. Наконец, появилась девочка. Она сказала:

— Песик, бедненький, давай я отведу тебя домой, к хозяину, а то ты совсем продрог.

Собаке очень хотелось рассказать девочке, кто её хозяин и по какому адресу он живет, но она все-таки промолчала. И девочка ушла, так и не дождавшись ответа.

Тем временем наступила ночь, пошел снег (или дождь), собака заскулила от ужаса.

Что было дальше?

В больнице хозяин пришел в себя, стал поправляться. Вскоре его навестил милиционер. Он сказал:

— Ты должен помочь следствию. Опиши, как выгля­дел хулиган.

Но хозяин ничего не мог на это ответить, ведь хулиган подкрался к нему сзади, а потом он потерял сознание.

— Тогда ты, песик, вспомни, как выглядел хули­ган, — попросил милиционер.

Собака, конечно же, прекрасно помнила, как выгля­дел хулиган, но, как всегда, не хотела общаться с чужими.

— Послушай,— стал уговаривать ее хозяин, — если ты не заговоришь, милиция не сможет поймать хули­гана, а может, даже опасного преступника. Все зависит от тебя. Пожалуйста, расскажи!

Что было дальше?

Последовательность этюдов нужно выстраивать по сте­пени нарастания драматизма. Причем ситуации, как видно из приведенных примеров, могут быть достаточ­но жесткими. Гораздо более жесткими, чем для застен­чивых детей или детей со страхами. Но, разумеется, не превышающими запас психической прочности ребенка.